В гостях у турок - Страница 90

— Господинъ московскій купецъ! Поддержите коммерцію!

Супруги вытаращили глаза и остановились. Кричалъ рыжебородый халатникъ въ большой бѣлой чалмѣ, перевитой съ узенькимъ кускомъ зеленой матеріи.

— Купите, вашего сіятельство, что-нибудь для своей барыни, продолжалъ онъ очень чисто по-русски и черезъ ларекъ съ посудой протягивалъ имъ съ чѣмъ-то пакетики. — Вотъ чай есть московскій, настоящее казанское яичное мыло есть.

— Князь? вырвалось у Николая Ивановича восклицаніе.

— Такъ точно-съ… Вашъ Казанскій… Будьте здоровы, а намъ поддержите коммерцію.

— Татаринъ? все еще недоумѣвая спрашивалъ его Николай: Ивановичъ.

— Вотъ, вотъ… Вашъ землякъ. Купите что нибудь, ваша свѣтлость.

— Глаша! Въ Константинополѣ около мечети соотечественникъ явился! обратился съ женѣ Николай Ивановичъ. — Надо у него купить что-нибудь на память. Въ Константинополѣ нашъ русскій татаринъ! И смотри, какъ чисто говоритъ по-русски!

— Съ малолѣтства на Хитровомъ рынкѣ торговалъ, ваше степенство, такъ какъ же мнѣ по-русски не говорить!

— Удивленъ! Пораженъ! покачалъ головой Николай Ивановичъ и улыбался.

— Здѣсь ихъ много бѣглаго изъ Россіи, шепнулъ ему Нюренбергъ.

Глафира Семеновна стояла уже около ларька и разсматривала посуду.

— Вотъ развѣ полдюжины этихъ кофейныхъ чашечекъ съ турецкими надписями купить, говорила она мужу, показывая миніатюрную чашечку. — Турецкія это? спросила она татарина.

— Турецкія, турецкія, мадамъ. Бери смѣло. Тутъ счастье на чашкѣ написано.

— Почемъ?

— Всего по двугривенному. Зачѣмъ съ земляковъ запрашивать! Три піастра за чашку дадите — спасибо скажемъ.

Николай Ивановичъ вытащилъ золотой, разсчитывался за чашки и спрашивалъ татарина:

— Почему вы узнали, что мы русскіе?

— А шапка-то русская на головѣ. Да и весь видъ русскій… Совсѣмъ московскій видъ.

— А вотъ мы изъ Петербурга, а не изъ Москвы. Давно здѣсь въ Константинополѣ?

— Да ужъ лѣтъ пять будетъ.

— А отчего изъ Россіи уѣхалъ?

— Да ужъ очень народъ тамъ прижимистъ сталъ. Трудно торговать стало. Вотъ-съ пожалуйте сдачу съ вашего золотого. На піастры да на пары-то привыкли-ли считать? — задалъ вопросъ татаринъ и, когда супруги направились въ ворота мечети, крикнулъ имъ:- Счастливо оставаться, господа!

За каменной оградой. составляющей изъ себя навѣсъ съ каменнымъ поломъ и нѣсколькими спокойно текущими изъ стѣны фонтанчиками, было еще болѣе торговцевъ. Пестрота одеждъ была изумительная. Всѣ кричали и махали руками. Здѣсь уже продавали, кромѣ сластей и посуды, и ярославскія красныя скатерти съ вытканными изреченіями: «не красна изба углами, а красна пирогами», «хлѣбъ соль ѣшь, а правду рѣжь». Скатерти и салфетки висѣли надъ лавками и развѣвались въ воздухѣ, какъ знамена. Между ларьками бродили, ведя за руки ребятъ, турчанки въ пестрыхъ фереджи (нѣчто вродѣ капота мѣшкомъ, безъ таліи) и въ вуаляхъ. Ребятишки держали въ кулакахъ засахаренные фрукты, рахатъ-лукумъ, халву, откусывали отъ кусковъ и мазали ими губы, носъ и щеки. А среди торговцевъ и покупателей бродили тысячи голубей, выскакивая изъ-подъ людскихъ ногъ. Еще большія тысячи голубей сидѣли и ворковали на карнизахъ навѣсовъ, составляющихъ галлерею Караванъ-Сарая и ожидая подачекъ въ видѣ раскрошеннаго хлѣба отъ добровольныхъ дателей.

— Здѣшніе голуби кормятся на счетъ султана. Отъ дворцоваго управленія отпускается очень много мѣшковъ овса смотрителю мечети, но должно-быть очень немного попадаетъ здѣшняго голубямъ, разсказывалъ супругамъ Нюренбергъ. — Вы посмотрите, какого они голоднаго звѣри. Протяните вашего рука — и они тотчасъ сядутъ на руку, думая, что вы даете имъ маленькаго крошка. Два раза въ день выходитъ смотритель къ голубямъ и выноситъ маленькаго ящикъ съ овсомъ, а получаетъ для этого дѣла цѣлаго мѣшокъ овса. Только отъ публики они и питаются, а то улетѣли-бы. Протяните рука, мадамъ, протяните.

— Зачѣмъ буду ихъ обманывать? Вы мнѣ лучше купите булку, и я съ крошками имъ протяну, сказала Глафира Семеновна.

Нюренбергъ сбѣгалъ за хлѣбомъ. Глафира Семеновна раскрошила его, раскидала, протянула руку съ крошками и цѣлое громадное стадо голубей слетѣло съ карнизовъ и окружило ее. Они садились къ ней на руки, на плечи, на голову.

— Видите, какъ они голодны, указывалъ на голубей Нюренбергъ. — Но за то смотритель, турецкаго попъ — о, какого онъ сытаго и толстаго человѣкъ!

— Ну, что-жъ, больше нечего здѣсь смотрѣть? спрашивалъ его Николай Ивановичъ.

— Нечего, нечего, эфендимъ. Извольте выходить за ворота. Сейчасъ поѣдемъ въ знаменитаго Ая-Софію.

Супруги вышли за ворота. Чалма изъ-за ларька съ посудой кричала имъ:

— Прощайте, ваше сіятельство! Вернетесь въ Русскую землю, такъ кланяйтесь тамъ нашимъ казанскимъ и касимовскимъ землякамъ.

При этомъ татаринъ привѣтливо улыбался и по-турецки кланялся, прикладывая ладонь руки ко лбу.

LXXI

— А вотъ и знаменитаго Ая-Софія! проговорилъ съ козелъ Нюренбергъ, когда экипажъ супруговъ Ивановыхъ вынырнулъ изъ узенькаго переулка на площадь.

Ивановы взглянули и увидѣли передъ собой что-то колоссальное, съ плоскимъ византійскимъ, придавленнымъ куполомъ и окруженное самыми разнообразными, облупившимися каменными пристройками, которыя сидѣли на немъ, какъ громадныя бородавки. Къ этимъ пристройкамъ, прижимаясь, ютились другія, болѣе мелкія пристройки. Въ облупленныхъ мѣстахъ виднѣлся красный кирпичъ, и самъ уже начинающій осыпаться. А изъ мелкихъ пристроекъ выставились и уперлись въ небо четыре остроконечные круглые минарета, какъ-бы сторожащіе всю эту массу прижавшихся другъ къ другу построекъ. На первый взглядъ представлялась какая-то безформенная каменная громада, даже и не похожая на храмъ. Виднѣлась далеко не презентабельная рѣшетка, окружающая всѣ зданія и пристройки.