В гостях у турок - Страница 66

— При двухъ кроватяхъ, эта комната будетъ вамъ стоить шестьдесятъ два піастра въ день.

Николай Ивановичъ взглянулъ вопросительно на жену и сказалъ по-русски:

— Шестьдесятъ два піастра… Разбери, сколько это на наши деньги! Вишь, какой туманъ подпускаетъ. Надо, впрочемъ, поторговаться. Нашъ еврейчикъ давеча говорилъ, что здѣсь въ Константипополѣ надо за все давать только половину. Ce шеръ, мосье… Прене половину. Ли муатье… — обратился онъ къ фрачнику.

— Команъ ли муатье? — удивился тотъ. — О, мосье, ну законъ прификсъ.

— Ну, карантъ: франкъ.

— Вы меня удивляете, монсье… продолжалъ фрачникъ по-французски и пожалъ плечами. — Развѣ нашъ торговый домъ (notre maison) позволитъ себѣ просить больше, чѣмъ назначено администраціей гостинницы!

— Надо дать, что спрашиваетъ. Онъ говоритъ, что у нихъ безъ запроса, сказала Глафира Семеновна.

— Безъ запроса! А еврейчикъ-то нашъ давеча что говорилъ? Дамъ ему пятьдесятъ. Ну, сянкантъ, мусью.

Фрачникъ съ бакенбардами въ видѣ плавательныхъ перьевъ сдѣлалъ строгое лицо, отрицательно потрясъ головой, сложилъ таблетки и убралъ ихъ въ карманъ, а карандашъ спряталъ за ухо, какъ-бы показывая, что окончательно прекращаетъ разговоры. Гладко бритый фрачникъ улыбался и перешептывался съ опереточной горничной.

— Ни копѣйки не хочетъ уступить, а еврейчикъ говорилъ, что въ Константинополѣ надо торговаться, повторилъ Николай Ивановичъ женѣ.

— Да вѣдь нашъ еврейчикъ говорилъ про турокъ, отвѣчала Глафира Семеновна, — а тутъ французы. — Бонъ… Ну рестонъ зиси… (Мы остаемся), обратилась она къ фрачнику съ бакенбардами и стала снимать съ себя верхнее платье.

Фрачникъ въ бакенбардахъ поклонился и вышелъ изъ комнаты. Опереточная горничная бросилась съ Глафирѣ Семеновнѣ помогать ей снимать пальто. Гладко-бритый фрачникъ принялъ отъ Николая Ивановича пальто и остановился у дверей въ ожиданіи приказаній.

— Вообрази, отъ нея пахнетъ духами, какъ изъ парфюмерной лавки, сказала мужу Глафира Семеновна про горничную, которая помогала ей снять калоши.

— Слышу, слышу, отвѣчалъ тотъ:- и чувствую, что за все это сдерутъ. И за духи сдерутъ, и за трехъ-этажный чепчикъ сдерутъ, и за передникъ. Что-жъ, надо чаю напиться и закусить что нибудь.

— Да, да… И надо велѣть принести бутербродовъ, — проговорила Глафира Семеновна. — Апорте ну дю те… — обратилась она къ слугѣ, ожидавшему приказаній.

— Bien, madame… Desirez vous du thé complet?

— Вуй, вуй… Компле… Е авекъ бутербродъ… Впрочемъ, что я! Де тартинъ…

— Sandwitch? — переспросилъ слуга.

— И сандвичъ принесите.

— Постой… Надо спросить, нѣтъ-ли у нихъ русскаго самовара, такъ пусть подастъ, — перебилъ жену Николай Ивановичъ. — Экуте… Ву заве самоваръ рюсъ?

Слуга удивленно смотрѣлъ и не понималъ.

— Самоваръ рюсъ… Te машине… Бульиваръ рюсъ… — пояснила Глафира Семеновна.

— Nous avons caviar russe, мадамъ, — произнесъ слуга.

— Ахъ, шутъ гороховый! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Мы ему про русскій самоваръ, а онъ намъ про русскую икру. И здѣсь, въ Турціи, полированные французы не знаютъ, что такое русскій самоваръ. Грабить русскихъ умѣютъ, а про самоваръ не имѣютъ понятія. Апорте те компле, пянъ блянъ, бутербродъ. Алле! — махнулъ онъ рукой слугѣ.

Слуга сдѣлалъ поклонъ и удалился.

LI

Въ комнату начали вносить багажъ. Багажъ вносили турки въ фескахъ. Костюмы ихъ были смѣсь европейскаго съ турецкимъ. Двое были въ турецкихъ курткахъ, одинъ въ короткой парусинной рубахѣ, перетянутой ремнемъ, одинъ въ жилетѣ съ нашитой на спинѣ кожей и всѣ въ европейскихъ панталонахъ. Входя въ комнату, они привѣтствовали супруговъ Ивановыхъ по-турецки, произнося «селямъ алейкюмъ», размѣщали принесенныя вещи и кланялись, прикладывая ладонь руки ко лбу, около фески.

Николай Ивановичъ, знавшій изъ книжки «Переводчикъ съ русскаго языка на турецкій» нѣсколько турецкихъ словъ, отвѣчалъ на ихъ поклоны словомъ «шюкиръ», т. е. спасибо.

— Странное дѣло, сказалъ онъ женѣ. — У меня въ книжкѣ есть даже фраза турецкая — «поставь самоваръ», а въ гостинницѣ не имѣютъ никакого понятія о самоварѣ.

— Да вѣдь это европейская гостинница, отвѣчала Глафира Семеновна.

— Только вотъ ты всего боишься, а напрасно мы не остановились въ какой-нибудь турецкой гостинницѣ. Вѣдь ужъ всякія-то европейскія-то гостинницы мы видѣли и перевидѣли.

— Ну, вотъ… Выдумывай еще что-нибудь! Тогда-бы я ничего не пила и не ѣла.

— Баранину, пилавъ всегда можно ѣсть.

— Какъ-же! А что они въ пилавъ-то мѣшаютъ?

Николаю Ивановичу пришло въ голову попрактиковаться въ турецкомъ языкѣ, провѣрить, будутъ-ли понимать его турецкія фразы изъ книжки, и онъ остановилъ одного турка, принесшаго сундукъ, сѣдаго старика на жиденькихъ ногахъ и съ необычайно большимъ носомъ. Затѣмъ открылъ книгу и спросилъ:

— Мюслюманъ мы сынъ, я хрыстманъ?

— Мюслюманъ, эфендимъ, отвѣчалъ турокъ, оживляясь, и улыбнулся.

— Понялъ, радостно обратился Николай Ивановичъ. Я спросилъ его — мусульманинъ онъ или христіанинъ и онъ отвѣтилъ, что мусульманинъ. Попробую спросить насчетъ самовара. Самоваръ-Кайнатъ. Кайнатъ есть у васъ? Кайнатъ русъ? спросилъ онъ опять турка.

— А! Кайнатъ! Нокъ (то есть: нѣтъ), покачалъ тотъ отрицательно головой.

— И на счетъ самовара понялъ. Спрошу его — говоритъ-ли онъ по-нѣмецки… У меня въ книжкѣ есть эта фраза… Нэмча лякырды эдермасинизъ?

— Нокъ, эфендимъ.

— И это понялъ! Глафира Семеновна! А вѣдь дѣло-то идетъ на ладъ. Кажется, я и безъ проводника буду въ состояніи объясняться по-турецки.