В гостях у турок - Страница 72

— Представь себѣ, я просто удивлена насчетъ султана. Онъ еще не старый человѣкъ, — сказала ему Глафира Семеновна. — А вѣдь я воображала почему-то султана старикомъ, съ большой бѣлой бородой, въ парчевомъ халатѣ, въ громадной чалмѣ съ полумѣсяцемъ… Въ туфляхъ безъ задковъ и съ загнутыми носками… Богъ знаетъ, какъ воображала… А онъ, оказывается…

— Самымъ обыкновеннымъ человѣкомъ оказывается, подхватилъ Николай Ивановичъ. — И мнѣ онъ казался совсѣмъ иначе… хотя и не въ парчевомъ халатѣ. Я думалъ его увидать въ мундирѣ, залитомъ золотомъ, а онъ въ простомъ, черномъ, длинномъ военномъ сюртукѣ и въ простой фескѣ. И никакихъ орденовъ… Даже безъ, эполетъ, кажется. Это для меня совсѣмъ удивительно. И все это просто… Подъѣхалъ къ мечети и вошелъ въ нее.

— Да, да… Да и пашей-то этихъ я себѣ иначе представляла, продолжала Глафира Семеновна признаваться мужу.

— Въ чалмахъ и съ трубками, какъ на вывѣскахъ табачныхъ лавочекъ у насъ?

— Ну, нѣтъ, безъ трубокъ. Какія-же трубки при султанѣ! А я думала, что всѣ они упадутъ передъ султаномъ внизъ лицомъ и будутъ лежать, пока онъ проѣдетъ. Я даже столько разъ читала, что это такъ бываетъ на Востокѣ… А это совсѣмъ Европа. А что онъ не старикъ, такъ этаго я и представить себѣ не могла. И вдругъ оказывается, что онъ брюнетъ, съ небольшой бородой, и мужчина лѣтъ сорока.

— Шатенъ, по моему, а не брюнетъ, и даже какъ будто съ рыжеватостью.

— Ахъ, оставь, пожалуйста! Настоящій брюнетъ. Я хорошо видѣла.

— Ну, будь по твоему. Мнѣ все равно. Брюнетъ, такъ брюнетъ. А только лицо у него больное, не свѣжее, истомленное.

— Вотъ это есть… Это дѣйствительно. И держитъ онъ себя не прямо, а какъ-то сгорбившись.

Въ это время прислуга начала разносить на подносахъ чай и кофе присутствующимъ.

Лакеи въ черныхъ сюртукахъ, застегнутыхъ на всѣ пуговицы, въ фескахъ, въ бѣлыхъ галстухахъ и бѣлыхъ перчаткахъ подходили съ подносами и кланялись, бормоча что-то по-турецки.

— Батюшки! Да здѣсь даже съ угощеніемъ… удивленно сказала Глафира Семеновна и спросила мужа:- Пить или не пить?

— Ты какъ хочешь, а я выпью и чаю, и кофею… Султанское угощеніе, да чтобъ не выпить! Всего выпью и съѣмъ, и потомъ хвастаться буду, что у султана угощался. — Послушайте, Афанасій Ивановичъ… Это отъ султана чай и кофей? спросилъ Нюренберга Николай Ивановичъ.

— Все, все придворное… отвѣчалъ тотъ. — Вотъ потомъ можете прохладительное питье пить, варенье кушать. Фрукты еще подадутъ, прибавилъ онъ.

— Всего съѣмъ. Пей, Глафира Семеновна. Потомъ разсказывать будешь, что вотъ такъ и такъ… Штука-ли! У султана чай пьемъ! Взяла кофею? Вотъ и отлично. А я сначала чашку чаю возьму.

Онъ взялъ съ подноса чашку чаю и сказалъ лакею по-турецки и по-русски:

— Шюкюръ. Спасибо.

LVI

Послѣ чаю и кофе присутствующихъ начали обносить фруктами. Въ двухъ большихъ вазахъ были красиво уложены крупные іерусалимскіе апельсины, мандарины, груши-дюшесъ и яблоки.

— Боже мой, да мы совсѣмъ въ гостяхъ у султана! Намъ даже и врать не придется, если мы будемъ разсказывать въ Петербургѣ, что пользовались гостепріимствомъ султана, сказала Глафира Семеновна мужу, взявъ апельсинъ и очищая его отъ кожи. — Одно только, что не во дворцѣ онъ насъ принимаетъ.

— Ну, а я сегодня буду писать въ Петербургъ Федору Васильичу, такъ напишу, что мы угощались у султана во дворцѣ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Напишу даже, что мы съ однимъ пашой выпили вмѣстѣ по рюмкѣ померанцевой…

— Какъ съ пашой по рюмкѣ померанцевой? Ты забылъ, что мы въ Турціи, въ Константинополѣ. Вѣдь здѣсь вино и водка запрещены по закону. И, наконецъ, съ пашой…

Николай Ивановичъ почесалъ затылокъ.

— Да… И я-то тоже… Забылъ… сказалъ онъ, улыбнувшись. — Ну, напишу, что выпили съ пашой по чашкѣ кофею и выкурили по трубкѣ. Пусть Федоръ Васильичъ разсказываетъ тамъ всѣмъ нашимъ.

У другого окна двѣ англійскія леди, одѣтыя въ клѣтчатыя триковыя платья съ необычайно узкими юбками и огромными буфами на рукавахъ, чопорно кушали вилками съ тарелки очищенную и нарѣзанную на кусочки грушу и лѣниво переговаривались съ пожилымъ кавалеромъ, очень смахивающимъ на орангутанга во фракѣ. Англичанинъ, спутникъ супруговъ по вагону, уничтожилъ большое яблоко и принялся его запивать прохладительнымъ питьемъ съ вареньемъ, перепробовавъ содержимое всѣхъ графиновъ…

Проводникъ Адольфъ Нюренбергъ вертѣлся тутъ-же.

— Афанасій Иванычъ, долго еще султанъ пробудетъ въ мечети? — спросила его Глафира Семеновна.

— О, нашъ султанъ аккуратенъ и болѣе двадцать минутъ въ мечети не молится, — отвѣчалъ тотъ. — Минутъ черезъ пять-семь онъ уже обратно поѣдетъ.

И точно, не прошло и получаса со времени пріѣзда султана въ мечеть, какъ съ лѣстницы со ступеньками, покрытыми краснымъ ковромъ, былъ данъ сигналъ, что султанъ выходитъ. Какой-то почтенный паша съ сѣдой бородкой махнулъ платкомъ генералитету и придворнымъ и всѣ опять начали строиться въ шеренгу. Въ шпалерахъ войска также раздалась команда, и солдаты начали ровняться. Къ лѣстницѣ съ ковромъ подали шарабанъ, запряженный парой лошадей золотистой масти въ англійской упряжкѣ и безъ кучера. На лѣстницѣ показался султанъ, сошелъ внизъ, сѣлъ въ шарабанъ, взялъ въ руки возжи и, сдерживая лошадей, медленно и совершенно одинъ сталъ выѣзжать со двора мечети, кивая кланяющейся ему шеренгѣ нашей и придворныхъ.

При выѣздѣ султана за ограду, военные хоры грянули турецкій гимнъ, солдаты закричали привѣтствіе своему падишаху, и онъ, пустивъ лошадей рысью, скрылся изъ глазъ публики, завернувъ за уголъ.